[Jolakottur]

29.11.2014 в 18:07

Пишет  Санди Зырянова:

Три невесты
Три невесты
Название: Три невесты
Автор:  Санди Зырянова
Бета: myowlet
Размер: миди, 4111 слов
Пейринг/Персонажи: фем!Змей Горыныч, царевна Несмеяна, царь Горох, богатыри, некомата
Категория: джен, прегет
Жанр: юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Змей Горыныч всегда нападает на царства и похищает девиц. Но, как вы думаете, зачем?
Примечание/Предупреждения: автор вдохновлялся заявкой.

Вот этой

«Команда, а можно такую сказку — о драконьем житье-бытье и сложных отношениях со всякими драконоборцами и прочими людьми? С хэппи-эндом» В сказке упоминаются следующие исторические детали: жуковинья – перстни с камнями; летник – русская длинная расклешенная книзу женская одежда; понёва – древнерусская женская одежда, род юбки; сарафан – древнерусская мужская одежда, род кафтана; некомата – персонаж японского фольклора, оборотень-кошка; сямисэн – японский музыкальный инструмент; баньера – рыцарский флаг; килт – "мужская юбка", национальная одежда шотландцев. Согласно археологическим данным, древнерусский лук, как и восточный, представлял собой сложное сооружение из нескольких сортов дерева и рога, с тетивой из сухожилий, в отличие от английского, который делался из цельного дерева (тиса) с тетивой из сыромятной кожи. Древнерусские, особенно новгородские "брони", т.е. доспехи, славились в Западной Европе как весьма надежные, отличались в том числе стальными усиленными наплечниками (эспаулерами). Западноевропейские рыцари часто заменяли дорогие стальные эспаулеры кожаными и даже декоративными из промасленной бумаги.

Давным-давно, когда деда моего бабка еще не родилась, стояло на этом самом месте некоторое царство-государство. Русь – как есть Русь, только не простая. Дива дивные тут случались что ни день, особенно к вечеру, когда девки шли на посиделки, а парни – за девками. На посиделках мне про одно диво-то и рассказали, а я про него сейчас вам поведаю.
Правил тем царством, как водится, царь Горох. Был он смолоду и храбр, и силен, и мудр, а к старости растолстел, обленился и все больше на своей золоченой печке бока пролеживал. Ну, да народ не жаловался. Сын царский, Елисей-царевич, лучшим охотником в царстве слыл. А сестрицу его, царевну Лизавету, чаще Несмеяной называли. Хоть и удалась она красавицей и хохотушкой, и умницей к тому же, да вот беда: как явится королевич заморский Лизаньку-царевну сватать, так она уста сахарные сожмет, бровки ясные нахмурит и помалкивает. Уж королевичи и шутов с собой приводили, и скоморохов – «менестрелей» по-ихнему, и сами плясать перед Лизанькой пытались – а она хоть бы улыбнулась. Так Несмеяной и прозвали.
Долго ли, коротко ли, а жизнь в царстве Гороховом все шла да шла как по маслу. Ни тебе недорода, ни смерча с градом, ни мора коровьего, ни набега половецкого. Царю – благодать, делать ничего не надо; народу тоже благодать, живи да радуйся, а верной дружине и войску царскому – скука смертная: воевать не с кем. Так-то потешные бои велись, чтобы мечи не заржавели, да потеха – не бой.
И вдруг, откуда ни возьмись, налетел средь бела дня черный вихрь. Солнце померкло, небо над самой землей нависло, распушистилось темными тучами, аки шкурой медвежьей; вот уж и гром заворчал рассерженным зверем… Забеспокоились люди, заспешили по домам, а кто далеко от дома был – под чужими крылечками попрятались.
И из самого сердца вихря взметнулись огромные крылья. Перепончатые, вороненой сталью отливающие, – полнеба сразу закрыли. Сверкнуло брюхо, точно пластинчатой кольчугой прикрытое, могучий хвост из стороны в сторону метнулся, и огромная голова склонилась – прямо к людям в окна заглядывает.
– Змей! Змей! – заголосили люди в страхе. – Змей Горыныч!
Кто еще не спрятался – те ринулись в укрытия, какие нашли: иные в погреба, иные в подполы, а самый толстый купец Никита Бурый и вовсе в конуру собачью забился. А змей-то, иродище поганое, при виде всенародного страха башку свою с рогами к небу вскинул, пасть размером с коровье стойло разинул да как захохочет!
Не стерпели того войска царски да ближняя дружина. Оседлали добрые витязи коней, таранные копья приготовили, мечи из ножен выхватили да в щиты рукоятями грянули: отведай, змеючая харя, силушки богатырской!
Осыпали змея тучей стрел. Каленые были стрелы, пробивали и вражью кольчугу, и медвежью шкуру. А луки из турьих рогов – из таких хороший стрелок за тысячу шагов векшу в глаз бьет. Плохих-то стрелков у царя Гороха в войске не водилось. Да вот незадача – отскакивают стрелы от змеевой чешуи!
Забросали змея сулицами. Хороши были сулицы, наконечники заточены – нет обороны от них. А поди ж ты, змею и они нипочем!
Расхохотался змей пуще прежнего, голову свою повернул к войску да пламенем как дыхнет – кони на дыбы все и встали, витязей посбрасывали.
Видел то лучший богатырь из дружинников – Иван, Иванов сын. Взыграла в его жилах кровь; вынул он свой меч, перекрестился – и ринулся на вражину. Врезал мечом по хвосту – хвост только заскрежетал. Врезал мечом по крылу – а на крыле ни царапины. Замахнулся, чтобы до морды достать – змей только уклонился, хвостом оземь грянул, конь богатырский отскочил – богатырь возьми да и упади с коня на четвереньки. Упал, коленку зашиб, ругается… А змей ему сверху и говорит:
– Плохой ты воин, – и смеется, гад этакий, – в женихи не годишься.
Осерчал тут Иванушка еще шибче. Он-то как раз жениться собрался, – да не на ком-нибудь, а цареву дочку, Несмеяну, сватать решил. Думалось ему: вот одолею змея, супостата окаянного, – и царь не откажет. Ан змей проворнее уродился. Хвостом Иванушку прихлопнул, а зубами содрал с него алый шелковый плащ и закинул Бог весть куда. Потом выяснилось – бабке одной на забор, так та из него летник для внучки сшила. А змей-то тем временем Иванушку и самого зубами за рубаху подхватил да в пруд как закинет! Пруд мелкий оказался. Лягушачий. Сидит в нем Иванушка по грудь, весь в ряске, на челе ясном – кувшинка, лягушка ему прямо в лицо «ква! ква!», а змей, вражина окаянная, еще и насмехается сверху. Почем нынче, спрашивает, лотосы в пруду?
Тем временем доложили царю Гороху: так и так, дескать, Змей Горыныч прилетел, сейчас дань требовать начнет.
Вышел царь Горох к змею. Ферязь золоченую надел, шапку горлатную – царь идет, не отрок дружинный! Плечи расправил, как давно не расправлял, бороденку задрал и молвит:
– Пошто ты, окаянный, мою хоробрую дружину пожег и людишек распугал?
А змей снова хохочет.
– Дружина твоя, царь, – отвечает, – может, и хоробрая, а воевать не умеет, видно, что только по чучелам соломенным палить горазда. И не пожег никто их – сами разбежались. Что вы, люди, за такие убогонькие, хоть и милые, – говорю ведь, никто в женихи не годится!
Подумал царь.
– А не возьмешь ли, – спрашивает, – дочку мою, Несмеяну, то бишь Лизаветушку-царевну? Да так, чтобы град мой стольный и царство мое не трогать больше. Я, – говорит, – за народ свой и дочки родной не пожалею!
Змей тоже подумал-подумал, а потом и говорит:
– А давай!
На том и порешили.
Сложили сундуков расписных с золочеными замками пять штук, а в них – и шелка, и бархаты, и жуковинья с яхонтами, и кокошники, жемчугом шитые, и фаты сребротканые… Хорошо царевну собрали, что и говорить. Идет она, гордая да величавая, павой выступает; чернавки да девушки сенные голосят, царь тоже слезинку в бороденку уронил, а у Несмеяны-то на лице никакой печали не видать. Должно быть, змеев полон ей милей показался, чем царские палаты.
Ан тут и сам змей налетел, царевну со скарбом ее подхватил – и унес во сини горы.
Вздохнул царь Горох. Хлопотна ему была дочь родная – никак с рук ее сбыть не удавалось, так что змей и кстати прилетел; но недолго царь сейчас радовался. Как подумал, что сыну скажет, когда тот с охоты вернется, – вся лысина испариной покрылась.
А змей все летел и летел над горами…

***
Несмеяна огляделась.
Пещера ей вполне сносным жилищем показалась. Хоть и без окон, но на полу ковер узорчатый, из соломы плетенный, стены тоже ковриками плетеными да какими-то картинками украшены, светец кованый с лучиной, на полу подушки, а на подушке сидит – девка не девка, кошка не кошка, и на гуслях играет. Ан и гусли-то не гусли, чудо заморское. Очаг опять же у стенки, а у очага кастрюльки да кружки, миски… все как у людей. Ну, подумала царевна, хоть и не царский чертог, а жить тут все же можно. Вон, кошка-девка даже песни мяукает!
А не успела Несмеяна о том подумать, как кошка-девка гусли свои отложила, с подушки сползла да и челом ей бьет.
– Исполать тебе, красна девица, – сказала ей Несмеяна. – Кто такова, давно ли у змея томишься? То-то летник на тебе дивный, отроду такого не видала.
А и правда дивный – халат не халат, летник не летник, и не понева, и не ферязь: пояс бантом завязан, рукава широкие…
– Кимоно это, дура-сан, – мяучит девка-кошка. – Пожалте чай пить!
Села Несмеяна чай пить. И чай тот чудной, не нашенский, не русский. И сласти к нему чудные, да и не сласти, а так – вид только красивый…
– Вагаси это, – кошка объясняет. – А это гомасио, солененькое. А это тайяки…
Положила Несмеяна в рот рыбку печеную. Чаем несладким прихлебнула. Успокоилась.
– Люди меня Несмеяной кличут, а крестили меня Лизаветой. Лизкой, – говорит. – Тебя-то как звать-величать? И кто ты такая? Не человек, не кот, и кимоно твое, и гусли…
– Сямисэн, дура-сан, – поправляет.
– Сама дура усатая! – осерчала Несмеяна. – Я царевна, а ты мышеловка хвостатая, пятнистая!
– Неправда, – обиделась девка-кошка. – Некомата я и дочь микадо. Небось твой батюшка на кошке третьим браком бы не женился, а мой женился!
– А мой сам царь и женился на царице, – надулась Несмеяна. – А у твоего, это… мезальянс!
– Девочки, не ссорьтесь, – мурлыкнуло от входа.
Это сам змей прилетел. Довольный, бодрый, крылья сложил – красавец вороненый. Глаза поблескивают весело.
– А вот и ты, государь змей. – Несмеяна к нему оборотилась. – Ну, сказывай, пошто нас от порога отцовского увел? Женской руки в твоем холостяцком логове недоставало?
– Дура-сан, – хихикнули за спиной.
– Вот заладила, некоматерная ты, – начала Несмеяна, да тут и сам змей рассмеялся.
– Нешто не видать, что в моем-то логове женская лапа с крылом есть? Мужской тут нет, но с этим уж ничего не поделаешь, как видно. А как одной мне скучно, вот я и нахожу себе подруженек!
Смотрит Несмеяна: точнехонько! Изгибы у тела у змеиного плавные, женственные, и морда не страшная и не свирепая – кокетливая девичья мордочка. И ресницы длинные.
И молвила Змеица:
– Гляньте, девочки, я журналы модные принесла. Тот рыцарь, у которого я их отобрала, божился – самоновейшие! Айда, посмотрим!
И сели три девицы у входа в пещеру с журналами – смотреть да туалеты себе выбирать…
Так и потянулась у них жизнь. Без чернавок да девушек сенных оно, конечно, с непривычки тошно, ан вскоре Несмеяна втянулась. С утреца она, бывало, веником по коврам плетеным пройдется, а некомата Марико, микадовская дочка, за ней – с тряпицей. День Несмеяна щи варит да шаньги грибами начиняет, день – Марико свой мисо-суп с енотиной готовит да роллы вертит. На охоту да рыбалку Змеица Горынычна летает, так что мясо с рыбой да кореньями душистыми и травами на столе не переводится. Одежки втроем мыть приноровились – одна у ручья моет, вторая рядом развешивает, а Горынычна на них дохнет горячим воздухом – уж все и высохло. А потом, труды по хозяйству закончив, сядут девки в ряд, Марико свой сямисэн как настроит, Несмеяна песню затянет – а голос-то у нее соловьиный, на всю Русь славился, – и пошло у них веселье!
А всего веселее было, когда очередной рыцарь или витязь какой шел Змеицу Горынычну воевать.
Сядут Марико с Несмеяной рядышком, бывало, и смотрят.
– Ой, какой каваййи, – пищит Марико. – Глянь-ко: волосы беленькие, глазки голубенькие!
– Да ну, не люблю таких, – отмахивается Несмеяна. – Такого надо не мечом, а ромашкой по лицу!
И точно: вылетит Змеица, хвостом рыцаря как турнет – и летят баньера да гербовый щит в ручей, а рыцарь, на ходу эспаулеры свои теряя, драпает со всех ног!
Принесет Змеица эспаулеры те, дивится им Несмеяна: с виду – наплечники, коих у всех витязей ее батюшки есть в доспехе, да не стальные, а из тонкой кожи, никакой защиты с них…
В другой раз лучник пришел. Весь в зеленом, кожаная рубаха под кольчугой вырезана зубчиками – гамбизон, ноги обтянутые.
– Хорош, – Несмеяна аж залюбовалась. – Ножки-то каковы! Не то, что у других, кривоногих…
– Да ну, ножки, – фыркает Марико. – Ножки можно и в хакама спрятать, если кривые, а у этого нос, гляди, какой кривой, и челюсть лошадиная.
– А ну-ка, дракон, убийца вдов и сирот, выходи на бой! – кричит рыцарь картаво. – Добрый английский лук еще никого не отпускал без стрелы!
Змеица Горынычна голову чуть повернула, стрелу ту в полете поймала – хрусть и пополам!
Лучник еще пострелял, пострелял, а потом Змеице с ним баловаться надоело; пыхнула дымом, лучник ажник закашлялся – и бегом!
Стреле Несмеяна тоже подивилась. И луку брошенному. И Марико ее поддержала.
– Нешто это стрела? То ли дело наши, каленые. И лук – нешто это лук? Палка с веревкой!
– Нешто это витязь?
Посмеются девки, а потом сядут да вздыхают.
– Батюшка мой, Змей Горыныч – тот самый, про которого у вас сказки бают, – уж и любил меня, уж и баловал, – рассказывает Змеица. – Обещал самолучшего жениха мне найти. Тут ко мне сам Тиран-ящер царственный посватался. Да недолго мы радовались – камень с неба как шарахнет! И женишок-то мой возьми да и вымри… Погоревала я, погоревала, стала другого женишка искать – дак не находится. Ну, не за крокодильего же бога мне идти? Я хоть и Змеица, а мужчина мне тоже нужен такой, чтобы не совсем крокодил… И призвал меня батюшка перед смертью и говорит: «Иди, дочка, за человека. А так, чтобы самой человеком стать, так это колдовство простое: надо, чтобы тебя поцеловал тот, кто любит всей душой!» Ну и вот… ищу. Уж который век ищу. Ни любви, ни жениха, ни поцалуя! Куда ни прилечу – одни трусы жадные попадаются…
– Ну, братец мой Елисей не таковский, – заспорила было Несмеяна, да и сама закручинилась. – Я хоть и не змеица, а царевна. На какого богатыря глаз ни положу – батюшке все не то: тот бедный, тот незнатный, тот опальных родителей. А сам-то за кого просватать хотел: за воеводу Путяту, который поперек себя шире, лысый и батюшке чуть не ровесник! Я про королевичей тех заморских, что уезжали от нас несолоно хлебавши, уж и молчу. Грамоте не обучены, за столом пальцы обсасывают да об собаку вытирают, и еще думают, что Земля плоская! Как за такого пойдешь?
– А меня замуж как-то выдали, – пожаловалась и Марико. – Муж мой, знатный даймё, для меня павильон построил, сад камней разбил. Подарил мне футон, каждый день приходил и гладил, чесал за ушком! И кормил. Пока он мне сырую рыбу носил, я ела и нахваливала: у нас такое все на завтрак едят, называется «сашими». А потом принес мне мышей! Я ему и говорю: Хисими-сама, купите мне вагаси вместо живых мышей. А он как закричит! Совсем лицо потерял, как будто я нопэрапон или рокуро-куби какая-то. «Аматэрасу, – говорит, – она разговаривает!» А на другой день мой муж сделал себе сэппуку. И хокку прощальное написал. Вот такое:
«Женился на кошке,
Думал дождаться котят.
Но не встало!»
С тех пор я сашими не могу есть без слез.

Сядут после этих рассказов три вековухи – в девичьем обличье, в кошачьем да в змеином. Всплакнут. Оно хоть ты и в шерсти, и в чешуе, а девка всегда девкой останется…

***
Царевич Елисей во гневе разметал половину тронной залы.
– Как ты мог, отец? – грохотал он, топая сафьяновыми вышитыми сапогами. – Сестрицу мою, Лизаньку, – этому змею! Да еще и приданое отдать, которое матушка ей собирала!
– Опомнись, сын, – царь Горох тоже нахмурился. – На кону вся Русь стояла! Нешто я не жалею Несмеянушку, Лизаветушку нашу? Ан царь я. Царство свое оборонить должен в первую очередь!
– А по-другому, значит, оборонить ты его не мог? – бесновался Елисей. – Ну нет! Старый ты стал, отец. Не тот царь, который от ворога откупается, а тот царь, который его побеждает!
– Окстись, – прикрикнул Горох. – Войны хочешь?
– К черту! – Елисей выпрямился гордо. – Я лучший охотник на Руси, кому, как не мне, идти змея воевать. Сестрицу выручу, Русь обороню, а змея поганого, супостата окаянного, в борону впрягу и крестьянские поля вспашу! А потом шкуру сдеру и парадные доспехи себе сделать из нее велю! В них и на царство венчаться буду, когда ты мне корону передашь!
– Дерзок ты, сын, – проскрипел царь Горох.
Понурился царь. И правда – стар. Болен. Да и обленился, чего уж там. Подумал царь Горох и сказал:
– Вот тебе мое царско слово: одолей змея, выдай замуж Лизку-Несмеяну – и отдам я тебе корону. А мне ты домик в деревне выдели, вилла это называется – такие у всех приличных королей есть, и буду я там жить-поживать, мед с молоком попивать.
А меж тем подходили к царю на аудиенцию еще двое.
Один был тот самый Иван-богатырь, которого Змеица Горынычна в пруду искупала. Очень его самолюбие от того пострадало, да и на царевне жениться ему хотелось. Не то чтобы он царевну любил или видел хоть раз; слышал только, что красавица и что в приданом у нее кот значится.
Кот тот в царском терему остался, но Иван того не ведал. Очень он зверье всякое любил, а котов на Руси в те времена было – раз-два, и обчелся, только у царя да у самых знатных думных бояр.
Правда, царь Горох не такого зятька себе хотел. Ну да, выслушав Ивана, рассудил здраво: Несмеяне уж семнадцать годков – старая дева, такую хорошо, если за вдовца выдать получится, а герой-богатырь, который Змея победит, – чем не жених? Хоть и дурак, и пропадает то на псарне, то на конюшне…
А третий ни о Змее, ни о Несмеяне знать не знал и ведать не ведал. Да и не хотел.
Сильно этот третий царя Гороха удивил, а вот Елисея-царевича – скорее порадовал.
Был он молод, крепок, строен и кудряв. И одет в такое, что ни Горох, ни Елисей, ни купцы, ни дружинники еще не видали: не сарафан, не портки, не понева бабья, хоть и похоже и в складочках, и на плечо шаль наброшена, – и все в клеточку! И на голове тоже шапка чудная, круглая. Снял чудной витязь энтую шапочку, поклонился с достоинством и говорит:
– Позвольте, ваше королевское величество, к вам сенешалем наняться.
– Это еще что за хрень заморская? – осерчал было Горох, да умный Елисей ему и подсказал:
– Воевода это по-ихнему. А и позволил бы, наш-то старик Путята совсем из ума выжил.
– С чего это ты взял? – заспорил было Горох, но Елисей и тут нашел, что сказать:
– Не выжил бы – к Лизаньке-Несмеянушке бы не посватался, хрыч старый.
– И то правда, – призадумался Горох. – Дружину распустил, бездельник, змеюку и то одолеть не сумели… А ты чьих же будешь, витязь?
– Рыцарь я каледонский, десятый сын тана Лермонта, – нараспев затянул пришелец. – Лучший охотник холмов, водил дружину в бой тридцать раз и все тридцать раз победил, о чем слагают пиброхи по всей Каледонии…
– Ну все, все, хватит, – отмахнулся царь Горох. – Слушай меня, десятый сын: поди вместе с моим первым сыном да с энтим, как его, Иванушкой-дурачком и одолей Змея Горыныча. Одолеете – так и быть, сделаю тебя воеводой.
Поклонился ему юный Лермонт и пошел собираться в свой первый на Руси военный поход.
Выехала назавтра, на рассвете. Едут, беседы степенные ведут.
– Есть у меня пес мой верный, есть и конь богатырский, и скворец ручной, и щегол, – рассказывает Иван-богатырь, – нет только котейки. А уж так хочется!
– А мне хочется, – вступает Лермонт-рыцарь, – братцам моим доказать, что я тоже что-то могу. А то у них побед – по пятьдесят, по шестьдесят, у меня же только тридцать. Непорядок!
– А мне хочется охотничий трофей – особенный, царский, – Елисей-царевич даже глаза прищурил, так размечтался.
Повздыхали все трое.
– А скажи, царевич, – начал Иван-богатырь, – сестрица-то твоя, как, хорошая? А то всем женихам отказала…
– Хорошая, – подтвердил Елисей-царевич, улыбнулся. – Люблю чертовку! Там женихи-то доброго слова не стоили…
– А дружина как, годная или с бору по сосенке? – это Лермонт-рыцарь вступает.
– И дружина хорошая, отличные ребята, только не воевали давно!
Еще повздыхали.
– А отчего, Елисей-царевич, ты не женишься? Тоже невесты не годятся? – снова Иван-богатырь заводит.
– Так видел бы ты этих боярышень! Тощие, смурные, в чем душа держится… Тьфу! Мне девки нравятся такие, чтобы как пышки, и щеки в веснухах. А у этих рожа вся набелена, нарумянена, и не видать, есть под ней лицо или так – болванка деревянная.
– А ты, Лермонт-витязь?
– Да я… – и тут Лермонт-рыцарь покраснел. – У нас не принято жениться, пока подвиг не совершишь, – признался.
Так и едут: беседуют да вздыхают…

***

Сидят подружки на порожке – ждут, кто же еще придет Змеицу Горынычну воевать. Пересмеиваются.
– Ой, глядите, девочки, – это Марико востроглазая, – трое к нам!
– Ха-ха-ха, – залилась смехом Несмеяна, – женишки!
– Тьфу, глаза б не глядели, – фыркнула Змеица, ажник дым из ноздрей вырвался. – Трусы жадные. Думаете, им подвига надо или еще там чего? Им сокровищ моих надо! Какой-то дурень наплел, что у нас, у змеев, завсегда золотишко водится, а остальные вранье то и подхватили…
– Это уж точно, – подтвердила Марико. – Насмотрелась я на этих женихов, ну их совсем. В гейши пойду, искусству жизнь свою посвящу, не хочу замуж за таких!
– И я не хочу, – топнула Несмеяна. Кулачком по камню врезала: – Лучше в монастырь, чем за таких, как эти! А другие-то нешто бывают? Как штаны увижу, так и плевать хочется!
Присмотрелась тут Змеица.
– А ну-тко, девки, где такие справные витязи водятся: шлем островерхий, борода русая да кудрявая, в плечах косая сажень и плащ синий, василечками голубыми расшит?
– Да то ж братец мой Елисеюшко, – ахнула Несмеяна.
– А такие: чтобы с усами да бородой, но в поневе?
– В поневе? Чтобы мужик – да в поневе?
Марико как захихикает:
– А за того, кто в поневе, Несмеяна-сан, пойдешь?
– Тьфу на тебя, – Несмеяна даже покраснела. А Змеица тем временем припомнила:
– Килт это. Из самой Шотландии кого-то нелегкая несет. Ну да они, говорят, недурные – скуповаты, зато честные и храбрые.
– А что за няка с нэко на щите? – заинтересовалась Марико.
– Да то ж богатырь наш, Иван и Иванов сын, – узнала его Несмеяна.
– Иванушка-дурачок, – хмыкнула Змеица. – Пойду да спрошу его, почем лотосы в пруду?
– Не надо, – заголосила тут Несмеяна. – Не ходи, подруженька, сестрица названая! Брат мой – лучший охотник на Руси, он тебя подстрелит!
Марико тоже с другой стороны подбежала, Змеицу обняла и просит: не ходи, Змея-сан, смерти не ищи!
Задумалась Змеица.
– Это твой брат, Несмеянушка, за тобой пришел, не иначе. Быть по сему тогда: отпущу я тебя домой, чтобы и он меня не ранил, и я его не обожгла. Да и тебя, Марьюшка, отпущу, раз тебе няка тот лягушкин приглянулся… И сундуки с золотом, какие есть, отдам в приданое. Чего там, дружба дороже.
Расплакались девки – Несмеяна разревелась, а Марико размяукалась. Кинулись они подружку свою Змеицу поцелуями сестринскими осыпать…
Ан глядь – чешуя-то змеиная осыпается! Телеса змеиные уменьшаются! Крылья складываются, хвост втягивается…
И стоит между зареванными подружками третья – ростом, правда, на голову крупнее, пышнотелая, белая, румяная. Щеки веснушками усыпаны. Глаза ясные. Рыжая, как огонь, коса ниже колен качается.
– О, – первой сообразила Несмеяна. – Сбылось оно – батюшки твоего пророчество! Поцалуй любви чистой, дружеской тебя в человека оборотил!
– Знать, сердце у тебя давно человечье было, – тихонько Марико мяукнула.
Опомнилась тут Несмеяна и к сундукам кинулась – шаль с рубашкой искать, чтобы срам Змеице прикрыть. Да не успела.
Влетели три богатыря в пещеру на полном скаку.
– Где? Где змей-то? – спросил Лермонт деловито. – Сейчас я его победю!
А товарищи его про змея и думать забыли.
Кинулась Несмеяна-Лизавета к Елисею-царевичу на шею, кричит от счастья, а тот ее подхватил и ажник под потолок пещерный подкинул – рад-радешенек, что сестра в добром здравии.
А Иван-богатырь как Марико увидел – так и стал столбом. Про царевну, само собой, забыл мигом, даже если раньше и помнил. Какая царевна, коли некомата Марико рядом? Вот она, девка его мечты: человек и кошка одновременно, и мордочкой мила, и стройна, и нежна – так рука погладить и тянется!
А Змеица тоже рада. Только неловко ей: еле-еле успела шалью прикрыться.
Лермонт-рыцарь весь потупился, зарделся, на царевну очи поднять не смеет, а и отвести их не получается. Помялся-помялся, наконец, к Змеице подошел и шепчет тихонько так:
– А скажите, благородная дама, вон та девица красоты несказанной – уж не принцесса ли Элизабет Ноу-Смайл?
– Она самая. А ты, получается, жених мечты ейной, – так же шепотом отвечает Змеица.
– О, вы возвращаете меня к жизни, прекрасная леди, – возрадовался Лермонт. Но подумал и переспросил: – А отчего же она ко мне столь благосклонна?
– Дак штанов у тебя нет, а ей штаны не по сердцу, – пояснила Змеица. – Коли хочешь, чтобы поскорее честным пирком да за свадебку, то поневу твою, килт сиречь, так и носи!
Но тут Елисей-царевич объятия братские наконец-то разжал.
Разжал – и Змеицу увидел...
А Змеица-то – всем девкам девка, о такой Елисей-царевич и мечтал всю жизнь с тех пор, как еще мальцом в щелочку за кухаркой подглядывал, как она в бане моется. Не то, что боярышни, смурные, тощие да набеленные! Росту в ней под три аршина, силы в руках – не у всякого богатыря столько; полнотела да пышна, и на румяных щеках веснушки прямо светятся. Ну как такую на руки не подхватить, как не завести речь о том, чтобы честным пирком – да за свадебку?
Правду молвить, Змеицу не всякий бы на руки поднял. Это хрупкую Марико даже самый плюгавенький отрок смог бы на руках до коня донести – не то, что могутный витязь Иван Иванов сын. Да и невысокая Лиза-Несмеяна Лермонту показалась легче перышка. Но Елисей-царевич и так-то был силен да могуч, а что влюбился с первого взгляда да без памяти, так силы его еще увеличились. Подхватил он дородную красавицу Горынычну, на богатырского коня подсадил…
Сам садиться не стал. Конь-то хоть и богатырский, да не влюблен – двоих таких мощных седоков бы не вынес. А Елисей в охотничьих забавах привык подолгу пешком ходить, да еще от любви домой как на крыльях летел.
Царь Горох, – опять правду молвить придется, а из песни слова не выкинешь, – так царь с воеводой Путятой на их скорое возвращение не шибко надеялись. Гороху лень было что-то делать, а воеводе – и подавно. Сидели они и в картишки перебрасывались вяло, когда к ним вестовой вбежал.
– Царь-батюшка, не вели казнить, что от заслуженного отдыха тебя отрываю! – кричит. – Его царско высочество, Елисей-царевич, с новым воеводой да с Иваном-богатырем едут! Невест везут!
– Каких невест? Они же змея воевать отправились! – ахнул царь.
…Пришлось все-таки царю Гороху данное слово держать. Путяте поместье большое пожаловал. Сам в огромный раззолоченный терем удалился, который называл «домиком в деревне», и Путята к нему в гости потом наезжал – в карты поиграть. Корону Елисею передал, Лермонта воеводой назначил. Дочку благословил.
И устроил пир на весь мир: от себя – прощальный, от Елисея да Елизаветы по прозванью Несмеяна и друзей их – свадебный. И сидели за столами накрытыми сам Горох, и сын его – государь-надежа Елисей Горохович с молодой царицей Змеицей Горынычной, и дочь его Лизавета Гороховна, в поневу заморскую – килт – муженьком обряженная, и зятек-воевода в килте, и хоробрый Иван-богатырь с супружницей, кошкобабой Марьюшкой, и вся родня молодых, ближняя и дальняя, и дружина, и войско, и купцы, и прочий люд разного полу и возрасту; и всем угощенья да веселья хватило. И стояли на расшитых скатертях, на резных столах по всей Руси зелено вино да вино заморское – виноградное, и меды хмельные, и наливки ягодные. И были там щи пузырные, и шаньги, и голубцы, и осетрина, и медвежатина, и гусь в яблоках, и расстегаи, и пироги, и каши, и вагаси разных сортов, и мисо-суп, и тайяки сладкие, а для кошачьей родни – рыбка свежая. Никто не ушел голодным, да и я там был, намагаси пробовал (тьфу, куда им до наших ватрушек) и медом запивал. Но с медом вышла промашка: по усам-то текло, а в рот не попало…

@темы: сказки, библиотека