Уленшпигель вплетает в волосы Сиф золото рейха.
В сказке «Стоптанные башмачки» братьев Гримм каждый вечер у двенадцати принцесс новые туфельки, в которых они спускаются в подземелье, садятся в лодки и плывут по реке на другой берег, где стоит замок. Всю ночь принцессы танцуют с двенадцатью принцами в подземном замке, а под утро возвращаются домой в стоптанных туфельках. В этой сказке каноническое описание путешествия в мир мертвых: есть и подземелье (символ преисподней), и переправа через реку. Есть и отголосок образа «танца смерти» — танцы до упаду с «подземными», заколдованными принцами в новых башмаках. («Так протанцевали они там до трех часов утра, и вот все туфельки истоптались от танцев, и пришлось им оставить свои пляски».)
Здесь интересен мотив отношения старого и нового. Принцессы надевают новые туфли, спускаются в них в подземный мир, пляшут и возвращаются с рассветом домой в старых, истоптанных туфлях. Надевая новые туфли, герои сказок рискуют оказаться на том свете — новые туфли связывают героев с мертвецами, чертями, волшебством. Старые — с реальностью, с миром живых. Новизна, начищенность до блеска, лакированность, чистота в отношении к обуви (и к одежде) — опасный маркер в сказках. Новое соблазняет, новое несет зло. Старое — хранит традиции, устои, старое благодатно. (Характерно, что эта опаска в отношении восприятия «нового» перенесется в современном мире на восприятие моды. Мода — погоня за новым, производство и потребление новизны — и в бытовом сознании именно из-за этого мода — почти грех. Ее обвиняют в легкомысленности, она манит, соблазняет и опустошает. Добродетель никогда не гонится за модой, никогда не гонится за новым.)
Положительные герои в сказках плохо одеты, они в обносках, в платьях и рубахах с дырками, и конечно, в старых деревянных башмаках (как Элли в «Волшебнике Изумрудного города», которая мечтает в начале книги, чтобы волшебник подарил ей новые туфельки, как Золушка и другие герои-«запечники», как именовал их Пропп). А у отрицательных героев — все новое, блестящее, чистое, красивое, как у сестриц Золушки, как у Воланда, который ходит «в черном костюме и лакированных туфлях». Сказочные злодеи наряжены, литературный злодей, как правило, денди. Звездный мальчик Оскара Уайльда — обладатель золотого плаща. Он «на всех прочих детей в селении… смотрел сверху вниз, потому что… говорил он, все они низкого происхождения, в то время как он знатного рода, ибо происходит от Звезды» (Уайльд 1961: 366). Символична его встреча с матерью, которая предстает перед ним нищенкой в лохмотьях («Одежда ее была в лохмотьях, босые ноги, израненные об острые камни дороги, все в крови, словом, была она в самом бедственном состоянии») (там же), и он насмехается над ней, кидает в нее камни. Но когда Звездный мальчик идет искать свою мать, чтобы попросить у нее прощения, он сам превращается в нищего.
Лохмотья приводят героев на правильный путь. А обновки — на ложный, как в «Снежной королеве»: «Надену-ка я свои новые красные башмачки. — Кай ни разу еще не видал их, — сказала Герда однажды утром, — да пойду к реке спросить про него» (Андерсен 1969: 289–319). Герда отправляется на поиски Кая в новых красных башмачках, и они приводят ее к старушке в шляпе с цветами — колдунье, которая насылает на Герду забвение. А в чертоги Снежной королевы Герда входит босиком, как мученица, как праведница. Ложь и новизна — главная линия и в другой сказке Андерсена — «Новое платье короля». Автор наказывает короля за любовь к новизне и к моде, наказывает позором за то, что король «страсть как любил наряды и обновки и все свои деньги на них тратил. И к солдатам своим выходил, и в театр выезжал либо в лес на прогулку не иначе как затем, чтобы только в новом наряде щегольнуть. На каждый час дня был у него особый камзол, и как про королей говорят: „Король в совете”, так про него всегда говорили: „Король в гардеробной”» (там же: 110–115). Голый — значит честный, невинный; нарядный — порочный. «Голая» правда противостоит лживым «прикрасам». Обнаженность — символ жизни, а нарядность — причастность к потустороннему: голыми рождаются, а умирают наряженными («Свершив омовение усопшего, его затем переодевали в специальную „одежду мертвых”, которая должна быть новой, не соприкасавшейся с живым телом») (Осипов 2007).
Новое оборачивается вечными муками, новое вселяет ужас, как в литовской сказке «Башмаки Эгле». Муж-оборотень дает Эгле железные башмаки. И говорит, что, когда она их сносит, он отпустит ее домой к отцу с матерью. И вот «надела Эгле железные башмаки. С утра до вечера ходит по острым камням, на скалы взбирается, а на железной подошве хоть бы царапина! Нянюшка смотрит на нее и головой качает: — Зря себя, доченька, мучишь. Сто лет проживешь — сто лет башмаки целы будут» (Рыжакова 2009: 51). Железные башмаки Эгле — башмаки, которые нельзя сносить, нельзя стоптать, — метафора вечно нового, вечных мук. Но Эгле находит способ избавиться от «новизны» — предает их огню (железо в горне — стало оно ломкое да хрупкое, что стекло. В один час износила Эгле башмаки). Зловещее новое проходит очищение огнем и становится «старым», простым, обычным, перестает быть потусторонним. Волшебство исчезает.
Поэтика сказки: обувь и обувщики Журнал "Теория моды" Зима 2015-2016
Здесь интересен мотив отношения старого и нового. Принцессы надевают новые туфли, спускаются в них в подземный мир, пляшут и возвращаются с рассветом домой в старых, истоптанных туфлях. Надевая новые туфли, герои сказок рискуют оказаться на том свете — новые туфли связывают героев с мертвецами, чертями, волшебством. Старые — с реальностью, с миром живых. Новизна, начищенность до блеска, лакированность, чистота в отношении к обуви (и к одежде) — опасный маркер в сказках. Новое соблазняет, новое несет зло. Старое — хранит традиции, устои, старое благодатно. (Характерно, что эта опаска в отношении восприятия «нового» перенесется в современном мире на восприятие моды. Мода — погоня за новым, производство и потребление новизны — и в бытовом сознании именно из-за этого мода — почти грех. Ее обвиняют в легкомысленности, она манит, соблазняет и опустошает. Добродетель никогда не гонится за модой, никогда не гонится за новым.)
Положительные герои в сказках плохо одеты, они в обносках, в платьях и рубахах с дырками, и конечно, в старых деревянных башмаках (как Элли в «Волшебнике Изумрудного города», которая мечтает в начале книги, чтобы волшебник подарил ей новые туфельки, как Золушка и другие герои-«запечники», как именовал их Пропп). А у отрицательных героев — все новое, блестящее, чистое, красивое, как у сестриц Золушки, как у Воланда, который ходит «в черном костюме и лакированных туфлях». Сказочные злодеи наряжены, литературный злодей, как правило, денди. Звездный мальчик Оскара Уайльда — обладатель золотого плаща. Он «на всех прочих детей в селении… смотрел сверху вниз, потому что… говорил он, все они низкого происхождения, в то время как он знатного рода, ибо происходит от Звезды» (Уайльд 1961: 366). Символична его встреча с матерью, которая предстает перед ним нищенкой в лохмотьях («Одежда ее была в лохмотьях, босые ноги, израненные об острые камни дороги, все в крови, словом, была она в самом бедственном состоянии») (там же), и он насмехается над ней, кидает в нее камни. Но когда Звездный мальчик идет искать свою мать, чтобы попросить у нее прощения, он сам превращается в нищего.
Лохмотья приводят героев на правильный путь. А обновки — на ложный, как в «Снежной королеве»: «Надену-ка я свои новые красные башмачки. — Кай ни разу еще не видал их, — сказала Герда однажды утром, — да пойду к реке спросить про него» (Андерсен 1969: 289–319). Герда отправляется на поиски Кая в новых красных башмачках, и они приводят ее к старушке в шляпе с цветами — колдунье, которая насылает на Герду забвение. А в чертоги Снежной королевы Герда входит босиком, как мученица, как праведница. Ложь и новизна — главная линия и в другой сказке Андерсена — «Новое платье короля». Автор наказывает короля за любовь к новизне и к моде, наказывает позором за то, что король «страсть как любил наряды и обновки и все свои деньги на них тратил. И к солдатам своим выходил, и в театр выезжал либо в лес на прогулку не иначе как затем, чтобы только в новом наряде щегольнуть. На каждый час дня был у него особый камзол, и как про королей говорят: „Король в совете”, так про него всегда говорили: „Король в гардеробной”» (там же: 110–115). Голый — значит честный, невинный; нарядный — порочный. «Голая» правда противостоит лживым «прикрасам». Обнаженность — символ жизни, а нарядность — причастность к потустороннему: голыми рождаются, а умирают наряженными («Свершив омовение усопшего, его затем переодевали в специальную „одежду мертвых”, которая должна быть новой, не соприкасавшейся с живым телом») (Осипов 2007).
Новое оборачивается вечными муками, новое вселяет ужас, как в литовской сказке «Башмаки Эгле». Муж-оборотень дает Эгле железные башмаки. И говорит, что, когда она их сносит, он отпустит ее домой к отцу с матерью. И вот «надела Эгле железные башмаки. С утра до вечера ходит по острым камням, на скалы взбирается, а на железной подошве хоть бы царапина! Нянюшка смотрит на нее и головой качает: — Зря себя, доченька, мучишь. Сто лет проживешь — сто лет башмаки целы будут» (Рыжакова 2009: 51). Железные башмаки Эгле — башмаки, которые нельзя сносить, нельзя стоптать, — метафора вечно нового, вечных мук. Но Эгле находит способ избавиться от «новизны» — предает их огню (железо в горне — стало оно ломкое да хрупкое, что стекло. В один час износила Эгле башмаки). Зловещее новое проходит очищение огнем и становится «старым», простым, обычным, перестает быть потусторонним. Волшебство исчезает.
Поэтика сказки: обувь и обувщики Журнал "Теория моды" Зима 2015-2016